Почему вы взялись за перевод романов Шахара? Вы были лично знакомы с писателем?
Мы познакомились с Давидом Шахаром и его женой, профессором общей
истории Шуламит Шахар, в 1996 году, уже будучи большими почитателями его
творчества. В это время мы с Гали-Даной Зингер начали новый журнальный
проект «Двоеточие» и попросили у любимого писателя – по телефону
-разрешение на перевод и публикацию его рассказа «Смерть Маленького
Бога». Шахар тут же пригласил нас в гости к себе домой, и мы явились со
всеми его книгами, собранными по букинистическим лавочкам. Он надписал
нам их все, в каждой книге – особое пожелание, связанное с ее названием.
А последний на тот момент, только что вышедший роман «Ночи Лютеции», он
нам подарил.
Так получилось, что переводить романы Шахара мне довелось уже после
его смерти. Он умер в Париже летом 1998 года. Перед самым отъездом туда
он звонил нам, и мы договорились, что Шахары придут к нам в гости по
возвращении Давида…
С Шуламит мы остались в дружеских отношениях. Она знает русский язык и читает на нем.
На исходе прошлого века мы совместно с издательством «Гешарим» стали
разрабатывать план переводов ивритской литературы на русский язык.
Естественно, вся восьмитомная эпопея Шахара «Чертог разбитых сосудов»
оказалась в этом плане на первом месте. Но, увы, планы осуществляются
медленно: старые спонсоры уходят, а новые не находятся. Так что сейчас
дело только-только дошло до поисков финансирования издания третьей книги
серии («День графини»). Большой отрывок из нее я уже перевел, и он
скоро появится в Интернет-версии «Двоеточия».
Я считаю, что нужно перевести и еще один авантюрно-исторический роман,
не имеющий отношения к «Чертогу…» - «Агент Его Величества». Он некогда
вызвал в Израиле страшный скандал.
Шахар сложен для перевода?
Уже вышедшие два перевода – «Путешествие в Ур Халдейский» и «Лето на улице Пророков» (второй в структуре эпопеи «Лето…» открывет серию – «Полит.ру»)
делались – по причинам, далеким от художественных соображений, - в
ненормальном темпе – за три-четыре месяца каждый. Сегодня так принято
работать. Но Шахар - это не дешевое чтиво, а Литература, и переводить
его очень интересно, но адски трудно. Между первой и второй редактурами
нужен какой-то «инкубационный период». Сегодня и я сам, и мой постоянный
редактор Гали-Дана Зингер видим какие-то строчки, которые надо было
перевести иначе, не говоря уже об опечатках, которые вообще никто, кроме
нас, не замечает. И все-таки, мне кажется, что нам удалось найти
правильный тон перевода, правильный русский эквивалент шахаровского
иврита. Самое главное, сложное и совершенно необходимое – достичь
верного соотношения между верностью букве оригинала и естественностью
русской речи. Притом так, чтобы язык романа не стал стопроцентно русским
и стопроцентно современным, ведь Шахар не русский писатель, а очень и
очень еврейский, иерусалимский, даже в каком-то смысле «восточный». Его
иврит – самый «нерусский» во всей ивритской литературе, и даже не
сегодняшний израильский иврит. Шахар – один из немногих иерусалимцев -
даже в своем поколении, - выросших в семье, где не менее двух
предшествовавших поколений говорили на иврите еще при турках. Поэтому-то
его язык сильно отличается от языка большинства писателей, которые или
привезли его из Российской империи, или усвоили его в «русифицированном»
ключе.
То есть и Иерусалим Шахара – особенный, некий ушедший в прошлое мир, данный глазами очевидца?
Других книг о старом Иерусалиме такого уровня у нас, читателей, – ни у
ивритоговорящих, ни тем более у русскоговорящих - просто нет. Я уже
написал в послесловии к «Путешествию в Ур Халдейский» почти все, что
имел сказать о важности шахаровской эпопеи для понимания Города. Эту
проблему раскрывает и статья Моше Рона и Михали Пелед-Гинзбург, которую я
перевел для русского издания «Лета на улице Пророков». Их книга «Келим
швурим» («Разбитые сосуды»), вышедшая в издательстве «hа-кибуц
hа-меюхад» (она переведена на английский), - лучшее, что написано о
творчестве Шахара.
Я не филолог, а всего лишь художник, писатель, переводчик и редактор,
и мне трудно что-то сказать об истории возникновения «Чертога». Я
думаю, что он – попытка соединить все то, из чего состояла жизнь автора
долгие годы, воссоздать единство мира, которым был Иерусалим его
детства. А распался этот мир, как ни парадоксально, с возникновением
государства и разделом Города. Воссоединение 1967 года уже ничего не
поправило в этой трагедии. Шахар придерживался тех политических
взглядов, которые сейчас называют «правыми» Но он никогда не был
«правильным» сионистом в понимании сионистского руководства – сначала
«соцсионизм» с построением нового мира и человека, а потом и того хуже.
Писатель был светским иерусалимцем, нерелигиозным человеком европейской
культуры, но живущим и творящим внутри еврейской традиции, знатоком
Писания и Каббалы. Он – это я говорю уже по личному опыту - был
непревзойденным рассказчиком, знавшим тысячи историй о каждом доме и о
каждом заметном городском персонаже. Друзья звали его «Шахерезадой» и
ценили устные рассказы даже выше книг. Большей удачи в жизни любителя
Иерусалима, чем пройтись по городу с ним, и быть не могло.
То есть Шахар знал не только старый Город, но и его жителей. Они стали прототипами героев «Чертога»?
Да, за многими из них стоят реальные иерусалимские личности.
Исключение разве что - Гавриэль Луриа, главный герой. Это
сложносоставной образ. С некоторыми из этих личностей довелось
познакомиться и мне. Наиболее известны – доктор Тихо (у Шахара – окулист
Ландау), поэт Ионатан Ратош - лидер так называемого «ханаанейского
движения» (в романах его зовут Берл Рабан), судья Фрумкин (Гуткин).
Но «Чертог…» - это не документальная литература. Например, жена
доктора - Анна Тихо, художница из Вены, ничего общего не имела с
романной Оритой Гуткин. Дом окулиста, описанный у Шахара, сегодня
называется домом Анны Тихо – это филиал Музея Израиля. Там висят картины
хозяйки, проходят выставки, концерты, есть кафе, в котором мы с
друзьями сиживали десятки раз. Однажды за соседним столиком сидел сам
писатель - мы еще не были знакомы. Так что и география Шахара, и его
персонажи для нас, иерусалимских жителей, совершенно живые материи. При
этом ничего в романах нельзя принимать на веру - Шахар в этом отношении
коварен, как и положено великим рассказчикам.
Я люблю всех шахаровских героев – от шофера Махмуда и полицейского
Гордона до лавочника Красное Ухо. Я очень и очень люблю Город, с его
«иерусалимской блажью» и космополитизмом прежнего, индивидуалистского
толка (не в духе мировой деревни, где все едят гамбургеры и пьют
кока-колу) и страшно пугаюсь, когда мне кажется, что он исчезает с лица
земли под напором «новых веяний». Особый интерес у меня вызвал Иегуда
Проспер-бек, отец Гавриэля. В книге, которую я сейчас пишу, выясняется,
что он и есть турецкоподданный папа Остапа Бендера. Помните, у старика
было две жены – яффская и иерусалимская? Так что Ося и Габи – сводные
братья.
Вы называете главного героя ГаВриэлем, тогда как в русской традиции произношения – ГаБриэль?
Дело в том, что в иврите «бейт» и «вейт» - одна и та же буква «бет»,
только в первом случае внутри буквы пишется точка («дагеш»). При печати
эти дагеши сохраняются только там, где приводится полная огласовка – в
учебниках иврита, стихах и детских книжках, а также в тех редких
случаях, когда отсутствие дагеша меняет смысл слова. Есть правила,
регулирующие чередование «б» и «в» в однокоренных словах и в разных
формах одного слова – так, с последующей буквой «йуд» получается «Габи»,
а не «Гави».
Кстати, на последней ММКВЯ был представлен еще один из романов «Чертога…» - «Сон в ночь Таммуза». Его перевел Эфраим Баух. Он тоже пишет «ГаБриэль». Как я понимаю, вы не сотрудничаете?
Права на романы принадлежат, разумеется, вдове писателя. По ее
словам, она никому, кроме нас - меня и Гали-Даны Зингер - не собиралась
позволять их переводить на русский. Откровенно говоря, я впервые слышу о
том, что «Сон…» вообще был переведен, тем более Баухом. Что же до
«сложностей» его перевода, то даже шефа этого господина (председателя
союза писателей Израиля, в котором Баух лет сто заведует русской
секцией), зовут ГаВриэль Мокед. Про «бейт» и «вейт» можно и не знать
(это странно для обильно творящего переводчика, но мало ли) - достаточно
послушать, как люди обращаются друг к другу. Ничего, кроме
вышесказанного и того, что Баух написал и издал тьму собственных книг, я
говорить о нем не буду. Желающие составить собственное мнение могут
почитать его сочинения.
Некод Зингер родился в 1960 году в Новосибирске.
Жил и работал в Ленинграде и Риге. С 1988 года - в Израиле. Житель
Иерусалима. Занимается живописью, успешно выставляется. Соредактор
литературного журнала «Двоеточие», выходящего на русском языке и на
иврите, автор переводов, критических статей и эссе. В 2006 году вышел в
свет автобиографический роман Зингера «Билеты в кассе», уже закончена
его оригинальная ивритская версия. В московско-иерусалимском
издательстве «Гешарим - Мосты культуры» в переводе Зингера вышли романы
Давида Шахара «Путешествие в Ур Халдейский» (2003) и «Лето на улице
Пророков» (2004). Московское издательство «Фантом-Пресс» опубликовала в
переводе Некода и его супруги и соредактора «Двоеточия» Гали-Даны Зингер
роман Давида Гроссмана «С кем бы побегать» (2004).
|